Неточные совпадения
Кабанов. Да какие ж, маменька, у нее
грехи такие могут быть особенные? Все такие же, как и у всех у нас, а это так уж она от
природы боится.
В неотвратимом процессе искусственной механизации
природа как бы искупает
грех внутренней скованности и вражды.
Неужели мы не любили человечества, столь смиренно сознав его бессилие, с любовию облегчив его ношу и разрешив слабосильной
природе его хотя бы и
грех, но с нашего позволения?
С ее красой любви не знать, Бермята?
Не верю я. Таких чудес на свете
Не слыхано.
Природой неизменно
Положена пора любви для всех.
Не верю я. Но если правда, как же
Не гневаться подателю тепла?
Удвоим же старания исправить
Невольный
грех. Ужли из берендеев
На мой призыв никто не отзовется?
Кому из вас Снегурочка милее?
Кто может в ней младенческую душу
Желанием любви зажечь, скажите!
Я много раз задумывался над тем, действительно ли сильно во мне чувство
греха,
греха личного,
греха человеческой
природы вообще.
Благодать противополагается
греху, а не
природе.
Языческое государство не может и не должно быть упразднено и отвергнуто, его функция остается в силе, пока
грех и зло лежат на дне человеческой
природы, но государство должно быть разоблачено как язычески-ветхозаветное, а не христиански-новозаветное.
Все разрушительные смертоносные силы
природы в
грехе зачались и бороться с ними нужно как со злом.
Но человек, занимающий иерархически высшее и центральное положение, призванный быть добрым царем
природы, заразил всю
природу, все иерархически низшие существа
грехом и отступничеством и стал рабом той низшей
природы, перед которой так страшно виновен и которую должен оживить.
Ужас этот лежал не в
природе Божества, а в тварной
природе людей, в угнетенности человеческого сознания первородным, неискупленным
грехом.
Старалися они доводами, в
природе и сердцем нашем почерпнутыми, доказать вам жестокость вашу, неправду и
грех.
После томительно жаркого дня наступил такой прекрасный вечер, что Марья Дмитриевна, несмотря на свое отвращение к сквозному ветру, велела отворить все окна и двери в сад и объявила, что в карты играть не станет, что в такую погоду в карты играть
грех, а должно наслаждаться
природой.
По
природе он не был ни зол, ни глуп, но отчасти воспитание, отчасти обстановка, отчасти
грехи предков сделали из него капризного ребенка с отшибленной волей.
— Я его, признаюсь вам, я его наговорной водой всякий день пою. Он, конечно, этого не знает и не замечает, но я пою, только не помогает, — да и
грех. А отец Савелий говорит одно: что стоило бы мне его куда-то в Ташкент сослать. «Отчего же, говорю, еще не попробовать лаской?» — «А потому, говорит, что из него лаской ничего не будет, у него, — он находит, — будто совсем
природы чувств нет». А мне если и так, мне, детки мои, его все-таки жалко… — И просвирня снова исчезла.
В Богоматери
природа, «земля», снова достигла своей вершины, той высшей чистоты и непорочности, на которую она, и пораженная
грехом, все же оказалась способна.
Поэтому своими силами, как бы они ни были велики, человек не может извлечь себя из пучины
греха и оздоровить свою
природу, но обречен все более увязать в болоте
греха, утопая в объятиях жадного ничто.
Это различие понимается иногда и иначе: кто в телесности видит род болезни, в создании жены — признак грехопадения, а в Еве — начало
греха, те должны отрицать коренное различие в
природе человека и ангела, видя в человеке лишь неудавшегося ангела, а в ангеле — нормальный, не уклонившийся от назначения образ человека.
Грехопадение или, напротив, послушание воле Божией следует во всяком случае считать актом свободы, а отнюдь не природной необходимости: в
природе твари была только возможность
греха, но не было никакой к нему принудительности.
То или иное понимание космического зла и влияния первородного
греха имеет бесконечную важность для учения о
природе нашего спасения, ибо в нем предрешается вопрос о Богоматери и боговоплощении.
Вот это та изначальная чистота, правость и здравость человеческой
природы, которая только повреждена первородным
грехом, в искуплении и восстановляется Христом.
Очевидно, что для тех, кто порчу
природы считает почти субстанциальной и в самом рождении человека видит узел
греха, боговоплощение невозможно на основе тварного восхождения, восполняемого благодатной силой.
Оно имеет в виду оттенить, что
природа Христа помимо непричастности
греху была не человеческая только, а и божественная.
Кто знает, что жизнь бесцельна и смерть неизбежна, тот очень равнодушен к борьбе с
природой и к понятию о
грехе: борись или не борись — всё равно умрешь и сгниешь…
Но так как человеческая
природа греховна, то творчество искажается и извращается
грехом, и возможно и злое творчество.
Только слабость сознания, пораженного
грехом, выбрасывает рай и ад вовне, переносит их в объективный порядок, подобный порядку
природы.
Он не преображает человеческую
природу, не уничтожает
греха, а через страх не только внешний, но и внутренний держит
грех в известных границах.
Консервативное христианство готово оправдать и охранять самый несправедливый социальный строй на том основании, что существует первородный
грех, что человеческая
природа греховна и потому никакая социальная правда не осуществима.
Если христианство не будет осуществлять социальной правды на том основании, что греховность человеческой
природы делает ее неосуществимой, то сам
грех возьмет на себя осуществление этой социальной правды и будет се искажать и извращать.
Мы это видим в революционных социалистических движениях, которым совсем не свойственно розовое представление о человеческой
природе, и в крайней и предельной форме в коммунизме, который и есть организованный
грех.
И всякий раз человек испытывает греховное разочарование в этих своих мечтах и стремлениях, ибо не только «культура», но и «
природа» оказывается пораженной первородным
грехом.
А вот идеал самодержавной монархии есть, бесспорно, утопия, предполагающая победу над греховной
природой человека и достижение такого единства в вере, которого
грех человеческий не допускает.
Только поэтому Лютер, признававший человеческую
природу совершенно уничтоженной
грехом, разум порождением дьявола и возлагавший все исключительно на благодать, мог породить германскую идеалистическую метафизику, Фихте, Гегеля, Шеллинга, у которых разум стал божественным, человек органом божественного процесса.
Только вдохновение раскрывает положительную человеческую
природу, избавляет от тяжести
греха.
Присущая человеку сила Эроса может быть аскетически сосредоточена, очищена и напряжена для творчества, т. е. переключена, — вдохновение и творчество имеют эротическую
природу, а может быть вытеснена, иссушена, умерщвлена, как
грех.
Есть
природа до
греха, божественная, райская
природа, и
природа после
греха,
природа жестокой борьбы за существование, необходимости и рабства.
Грех смещает центр в человеке и делает человеческую
природу эгоцентрической.
Хозяйственный труд, как и всякий труд, не есть еще творчество и предполагает несение послушания последствиям
греха [С. Булгаков в своей интересной и показательной «Философии хозяйства» хотел открыть софийность хозяйства, но в действительности открыл нетворческую, трудовую, послушную, ветхозаветную
природу хозяйства.
В человеке не только отрицательно должен быть изобличен законом и искуплен
грех, но и положительно должна раскрыться его творческая
природа, его серафически-безгрешная, богоподобная
природа.
Человек, искупающий свой
грех, как бы хочет, чтобы его человеческая
природа перестала существовать, чтобы существовала одна лишь божественная
природа.
«Цель, несомненно, привязать меня сильнее к себе, скрыть от меня свои
грехи, в которых большею частью виновата была ее
природа, пылкая, страстная, дикая…»
В первую эпоху изобличается законом
грех человека и открывается природная божественная мощь; во вторую эпоху усыновляется человек Богу и открывается избавление от
греха; в третью эпоху окончательно открывается божественность творческой человеческой
природы и мощь божественная становится мощью человеческой.
У Феофана Затворника, который в XIX веке идет за Исааком Сирианином и реставрирует его, в центре уже не мистика противления ветхой
природе, не переход в иную жизнь, а прежде всего послушание последствиям
греха, а оправдание того, что есть, и охранение всех форм этой жизни.
Лишь богоусыновление человека, совершенное Христом, восстановление Христом человеческой
природы, поврежденной
грехом и отпадением, раскрывает тайну о человеке и его первородстве, тайну лика человеческого.
Человеческая
природа, подобная Творцу, не могла быть сотворена Творцом лишь для того, чтобы, согрешив, искупить свой
грех и в дело искупления вложить все свои силы на протяжении всего мирового процесса.
Сплошная моралистическая возвышенность может быть
грехом против богатства творческой
природы человека, против полноты индивидуальной жизни, против смысла множественности.
Марксистский социализм последовательно и до конца раскрывает
природу общественности как послушание последствиям
греха и приспособление к необходимости кесарева царства.
Выход из рабства в свободу, из вражды «мира» в космическую любовь есть путь победы над
грехом, над низшей
природой.
Как существо падшее, порабощенное последствиям
греха и попавшее во власть необходимости, человек должен пройти через тайну искупления, должен в мистерии искупления восстановить свою богоподобную
природу, вернуть себе утерянную свободу.
Бессилие человека искупить собственными природными силами
грех, обращение к помощи Искупителя есть бессилие падшей человеческой
природы, бессилие разъединения с Богом.
Космическая
природа любви делает ревность виной,
грехом.